Когда я друзьям рассказывал, что в детстве видел в наших лесах ели не менее 50 метров высотой, они говорили: ясное дело, в детстве все деревья были большими. Но однажды мы поехали с ними в Ветлугу на этюды, и у понтонного моста на левом берегу я увидел деревянный столб высоковольтной передачи. Высотой он был вровень со столбами электропередач правого, высокого берега Ветлуги. Мы вышли из автобуса, подошли к столбу и - поразились: он был из единого ствола высоченной ели. Высота его была не менее 35-40 метров.
Таковы были наши леса, которые называли в народе казной, так как в них запрещены были рубки. Даже на дрова разрешали рубить тогда только сухарник. Помню, сразу после войны, когда мужики пришли с фронта, отец с другом своим С.А. Коротаевым поехали в лес на лошади. Нас, ребятишек, взяли с собой. По лесной дороге ехали, как в тоннеле, и в одном месте увидели на вершинах елей тетеревов, которые клевали хвою. Сергей Александрович вскинул ружьё, выстрелил. Раз. Другой. Тетерева не улетают, только отряхиваются.
- Серёга, стреляй! - кричит Коротаев.
- Да что ты. батюшко, ты ведь не на фронте, у тебя ружьё, а не винтовка: ёлка 50, да до ёлки 30, а по косой-то 60 будет - разве долетит? - возразил отец.
В конце сороковых - начале пятидесятых организован был Консервлес, на месте нынешнего Хмелевицкого льнозавода. Эти заготовители сплошь вырубили всё, что только попадалось под пилу и топор, да так, что, когда встанешь на горе у Вахтан-Рачков, то до горизонта, насколько хватает глаз - чистое поле, одни пеньки. Правда, всё это гигантское поле заросло малинником. Малины было! И убили там мужики медведицу, а двух медвежат принесли в деревню: одного в Вахтан-Рачки, другого в Хмелевицы. Друг он нам был закадычный: дашь ему бутылку молока с соской, возьмёт её двумя лапами, встанет на задние, ходит, чмокает. Доволен. А руки расставишь, пойдешь на него, встанет на задние лапы, обхватит, ворчит, ломает. Не дай бог, побороть его - сердится, опять лезет. А если поборет - лапу поставит на грудь, рявкнет, довольный, потом лизнёт в нос и начнёт кататься. Однажды обхватил меня за шею, да, видимо, передавил сонную артерию, я и упал. Сознание потерял. Долго, говорят, он меня катал по земле. Ребята подскочили, по щекам нахлопали, очнулся.
Через год подрос, шалить начал: то собаку по хребту стукнет, то телёнка сшибёт. Мужики застрелить решили. Мы в лес его повели, спасать от расправы. До леса шёл весело: играл, кувыркался. А в лес зашли - к ногам жмётся, скулит. Иди, говорим, на свободу, а он не хочет, так и прибежал домой в деревню. Мужики отдали медвежонка в Консервлес. Там посадили его в загородку под эстакадой. Машины через него с лесом ходят, мужики требухой мясной подкармливают.
Ещё через год решили мы проведать друга своего. Залезли на эстакаду, смотрим, и не узнаём: рыже-бурый, лохматый, злой. Мишка, брат мой, и спрыгнул к нему в загородку-то. А он: лапы-то растопырил, уши приложил, клыки здоровенные оскалил, да за ним! Когти - что вилы хорошие. Шерсть на загривке дыбом, рявк - стены загородки дрожат. Как Мишка допрыгнул до верха забора - не ведомо, метра два с половиной, а то и выше было. Всю жизнь потом с содроганием вспоминали с ним эту глупость нашу. Да и то сказать, детям в школе всё время говорят: мишка косолапый, мишка неуклюжий, в общем, мишка плюшевый с опилками внутри. Какие там опилки! Не дай бог встретиться!
Отец рассказывал: у них в деревне, на Ветлуге, медведь-то схватил лапой быка за бок, а бык здоров был, прёт его по земле. Медведь второй лапой ухватился за ель - так весь бок у быка-то вместе со шкурой и с рёбрами выдрал. Прибежал бык в деревню, тут и дух испустил.
Бывали, конечно, и весёлые рассказы о встречах с медведем. Как-то приехал ко мне Немцов Юрий Львович, журналист «Горьковской правды»: охота бы, говорит, рассказов деревенских послушать, сказок записать (телефильм он тогда снимал о нашей школе «И углами изба красна»). А пойдём, говорю, сходим в Январи, я там, правда, ещё и сам-то не был с записями, ну, найдём чего-нибудь. Идём по деревне, смотрим: мужик дрова колет
-Здорово!
-Здорово! -
Вот, -говорю, - из города журналист приехал, не расскажешь ли ему анекдот какой-нибудь из жизни.
- А чего, - говорит, - анекдот, я те правду расскажу. Вот, пацаном, работал я подпаском в Шарангском районе, коров пас в лесу. А к обеду на дойку надо было их в поле гнать. Всё стадо выгнал, а одной коровы нет. Пастух искать послал. Ходил, ходил - нет нигде. Вышел на поляну - малинник. А в малиннике-то лежит: корова и корова, она и есть - бурая. Ах, ты, думаю, зараза такая! Подошёл потихоньку, плеть распустил да ка-ак звездану по ушам-то! А он вскочил, заорал благим матом, да от меня. Медведь! А я - от него. Бегу - дай бог ноги! Слышу: топот за мной. Ну, думаю, всё. Выскочил на поле, а корова-то, хвост задеря, мимо меня - дак чуть мимо стада не пробежала. Почуяла, видно, медведя-то и затаилась. А я, дурак, от неё бежал. Вот те и анекдот.
Волков вживую я видел только в войну: весной, перед разливой, рано утром шли они по Задубной (в Хмелевицах за рекой так лощина называется). Суровое шествие. Зато собаку они задрали у нас за рекой. Хорошая была собака, охотничья, гончая. Директора МТС Ощепкова. Бегали мы утром туда, за реку, смотрели: голова оторвана в стороне валяется, хвост, кости кровавые, шерсть, кровь кругом - жуткое зрелище.
В августе как-то коня привели из деревни в ветлечебницу. Бок выхватил волк-то в паху: кожи нет, оторвал, видимо, крови тоже нет, только плёнка синеватая, да кишки в ней колышутся. Мужики слёзно просят ветеринара: вылечи, нет лошадей-то. А что сделаешь, так и загубили конягу.
Зайцы тоже, видно, не больно трусливые. Пацанами, любили мы по следу ходить. А, надо сказать, ружья раньше свободно продавали. Заработали мы с братом летом денег (парты в школе красили да крышу), купил я ружьё 20 калибр одностволку - ох, и любил же я его! Ну вот, иду по следу русака по Верхнему Утину за Хмелевицей к Музе, а около Музенского перелеска - лисий след по заячьему. За Малой Музей, у леса, смотрю: яма в снегу кровавая. Большая довольно, глубокая. Шерсть кругом, лисья и заячья, кровь по стенкам ямы, и по следу в лес - капельки. Унесла, конечно, но не бесплатно сдался. Дрался отчаянно.
Один раз, уже после армии, убил я зайца из-под собаки, а больше не стал - жалко что-то, хотя при хорошо налаженном охотничьем хозяйстве охота - не убийство. Если, конечно, охотник не идиот. А вот до хозяйства охотничьего у государства руки, видно, не доходят. А жаль. Загубили много дилетанты лесорубные (одни Курские делянки чего стоят!) да лесоустроители самодеятельные. Да ещё как-то с самолёта додумались клещей травить - сотни выводков дичи лесной загубили, зайцы сдохли, лисы опаршивели.
Как-то идём с братом по лесу с сенокоса по лежнёвке от бараков до льнозавода. Около Сенькиной речки, у Вахтанки, таксаторы работают.
- А вы чего хоть делаете? - брат спросил.
- Осушение планируем, - девушка молодая отвечает.
- И зачем это вам надо?
- А у вас тут, - говорит, - шохра одна. Мы речки спрямим, леса осушим, бор хороший, промышленный лес вырастет.
- Не хрена у вас не вырастет, загубите только. А откуда вы?
- Из Киева.
- Дак, матушка, у вас болота-то гнилые, стоячие. Был я в Николаеве, там от лимана-то канализацией пахнет. А у нас: на кочку нажал - слеза вода-то, питательная.
- Наука знает, что делает.
Вот и весь разговор. И что? Спрямили Вахтанку, как арык, канаву сделали - ни леса, ни ягод, ни дичи. учёные, а ума нет!
Правда, и задумают что, так не доделают. Начнут да бросят. Ялыгины болота за Вороваткиным осушили - луга, вроде бы, сенокосы культурные будут. Да уже лет тридцать пять с тех пор и не кашивали. Были мы там с братом на тракторе, подкосить хотели - сенокосилка не берёт, трактор не смогает: трава так и стоит десятки лет, не падает. Новая растёт сквозь неё, а старое быльё стоит. А дичи там было когда-то!
Классе в шестом взял нас туда Иван Иванович Глухарев из деревни Горка за Ветюговской на тока. Весна, разлив бушует. У Вороваткина перевёз он нас на долблёнке на левый берег. Пришли ночью, костёр развели в полукилометре от токовища. Сидим. Журавли горланят, как трубачи гвардейские - во всю матушку.
- Это, - Глухарев говорит, - на лося они. А вот это человек идёт.
И правда, минут через пятнадцать охотник подошёл. Посидел у костра, с Глухаревым поговорили, ушёл, на свои места, видимо. Часа в два ночи глухари заширкали. Сначала-то вроде ничего: тек-тек-те-те-тек, а потом как варегой по голенищу: шир-шир-шир-шир.
- Ну, - говорит Иван Иванович, - пора нам по шалашам расходиться. Я там буду, ты - тут, ты - там. В эти стороны не стрелять, хватит их и перед носом.
Только заря заиграла, ещё темно на земле-то, и началось: чу-хффры-ы, ччух-ффры-ы-ы, ку-ур-курлы, куу-р-курлы! Сколько их! Шалашку облепили. По земле бегают, крыльями сшибаются - звенят, сабли и сабли! Черно кругом. Тетёрки бегают, квохчут, суетятся, беспокоятся - как бабы на гулянье деревенском. Турухтаны в лужах блаженствуют: головы закинут за спину, шею раздуют, трещат клювами, как кастаньетами. Бекасы, как истребители, носятся: крылья распушат и пикируют с высоты, то ли воздух в перьях трещит, то ли птица кричит так - ну, баран и баран блеёт. Шум, гам на болоте, как в танке в шалаше-то сидишь, хоть песни пой - голоса своего не услышишь. Вот сколько дичи было там. А черники, брусники, голубики, клюквы!
А мы лес губим. Сколько теряем! Богаче были бы на одних ягодах да на грибах. Да и болота наши, Казанское, Ялыгины, может быть, единственные в области реликты ледниковой эпохи. Они сами по себе памятники природы, родильные дома живности лесной: плохо кругом, они там сохранятся, хоошо будет - расселятся. Туда туристов можно водить по тропам туристским. Не шуми, не стреляй - любуйся, изучай. Стрелять-то в сезон охоты и по шохрам можно, а родильный дом не тревожь.
А перелески. Помню, в детсве прочитал я книжку «Этажи леса». Автора, конечно, не помню, в детстве не до имён. Только автор, видимо, не только учёный хороший, но и энтузиаст великий был. Как он о перелесках написал! Помню, в Хмелевицах, где сейчас ПМК, перелесок был. Елшинник, черёмуха, рябина, калина, крушина, малина, волчье лыко. Живности - кого там только не было: ежи, змеи, ящерицы, тетёрки, куропатки, перепёлки, скворцы, синицы, зяблики, пеночки, малиновки, бурундуки, зайцы. Зоопарк, да и только! Тут, в перелесках, они и живут, в глухом-то лесу одни клесты да поползни по ёлкам ползают.
Нет! Бульдозерами своротили все перелески. А чего вырастили? Хрен да песты. Какое с них богатство! Вернуть бы эти, отобранные у леса животворные органы, передать их в ведение охотобщества, вместе с лесами колхозными. Оно бы и регулировало, сколько срубить, сколько продать можно, сколько овса посеять в лесу на подкормку куриным породам лесным, сколько кормушек сделать для лосей, кабанов. Туризмом бы занялись, грибы-ягоды заготовляли - ожили бы леса наши. А нашу прорву затратнохозяйственную всё равно не прокормишь, только лес загубим окончательно. Думаю всё же: опомнимся мы и поймём, что богатство наше настоящее в природе нашей да в разумном сотрудничестве с нею.
Почему, думал я: болото осушили, а сосны заплесневели? Деревья дряблые, тощие, сухие, древесина вялая: обухом стукнешь - проминается. Спилишь, а поперёк ствола, по радиусу к центру, - плесень белой паутиной. Оказывается,это не простая плесень. Дереву вовсе ни к чему до бесконечности разветвлять свою корневую систему, чтобы добывать воду и минеральные соли. За них эту работу более успешно проделывает грибница. Тонкие ветвящиеся нити грибницы, или гифы грибов, густо оплетают корни дерева в том месте, где обычно располагаются корневые волоски, задерживая, а иногда и совершенно подавляя их рост. Такое сосуществование приносит взаимную пользу. Обладая большей протяженностью, чем корневые волоски, гифы грибов становятся активными поглотителями минеральных солей из почвы и лесной подстилки, получая, в свою очередь, от дерева некоторые органические вещества. На бедной, тощей почве сосна, например, чувствует себя очень плохо, если её корневая система не заражена такими грибами, - читаем мы в сборнике "Жизнь растений"(М.,1974,т.4). Кроме того, наличие гриба в подземных органах растений способствует повышению устойчивости их к высыханию.
Дальнейшее понять нетрудно. Пока есть вода, грибница чувствует себя комфортно: качает воду, фосфаты, азоты - вещества, которые дереву в наших тощих почвах добыть в одиночку не под силу. В благодарность за доблестный труд в условиях полного мрака и стопроцентной влажности дерево снабжает грибницу сахарами (глюкозами, фруктозами), крахмалами и прочими продуктами фотосинтеза. Мир и покой царили в лесу, пока не пришёл умный человек с теодолитом и не проложил трассу осушительной канавы. Техники нагнали, речки спрямили. Грунтовые воды ушли метра на 3-4 вглубь. Грибнице не добраться, а поскольку в сухом грунте жить она не может, то из благодарного сотрудника дерева превращается она в паразита и агрессора, пожирая недавнего своего благодетеля.
На стройку такая древесина не годится: плесень в дом занесёшь, не выведешь. Да и слабая она: пальцем проминается - что это за дерево! Теперь, чтобы восстановить мир и покой в лесном симбиозе, надо уровень грунтовых вод поднимать, плотины строить на речках лесных. Накладно. Выгоднее было бы подумать сначала.
Можно, однако, этим свойством взаимосвязанности всего живущего в природе и воспользоваться. Помню, вскоре после того, как спрямили Вахтанку, углубив её до уровня каньона горного, пришел на Часовенный просек бобёр и перекрыл речку плотиной. Хатку построил, семьёй обзавёлся, ребятишек наплодил. А воду в речке поднял плотиной своей так, будто и не рабатывали тут мелиораторы. Нет, убили и его. Как врага какого-то. И чего помешал? Идешь, бывало, на сенокос,- сидит: то крышу чинит, то осинник по речке сплавляет на питание ребятишкам. Вот двух таких "мужиков" поселить на Вахтанке, и денег не надо будет тратить на строительство плотин: и лес воскреснет, и ягодники восстановятся,и дичь вернётся.
Пора, видимо, искать нам пути сотрудничества с природой, признать себя частью великого симбиоза, в котором мы не только пребываем и процветаем, но, пожалуй, благодаря которому возникли, выросли и развились. Дойдя до горделивого самосознания «царей природы», мы приносим природе всё новые и новые бедствия и проблемы, порою наносящие непоправимый ущерб лесному и охотничьему хозяйствам.
Например, пожары. Только в засушливые 1839-1842 годы, а в наши дни - во время пожаров 1972 года, были уничтожены на территории нашего края десятки тысяч гектаров хвойных, в том числе и сосновых лесов. Причину их ищут и в небрежном отношении местного населения к природным богатствам края, и в умышленных поджогах с целью сокрытия хищений. Однако есть ещё одна, не менее важная, но, пожалуй, более надёжная версия причины этих бедствий, а именно самовозгорание осушенных залежей сфагновых мхов.
Дело в том, что сфагновые мхи накапливают в листьях и в поверхностных слоях много воды (90-98%), движущуюся по ним по закону капиллярности. Нарастая ежегодно верхней частью побегов, снизу они отмирают и оторфовываются. Вода препятствует доступу кислорода, а кислая среда, которую создают сфагновые мхи, неблагоприятна для развития грибов и бактерий. В результате слежавшиеся, но не разложившиеся растительные остатки превращаются в прекрасный горючий материал - торф. При понижении уровня грунтовых вод кислород моментально проникает в толщи слежавшихся мхов, окисляет растительные остатки, выделяя при этом громадное количество тепла, которое и приводит к самовозгоранию - точно так же, как это происходит со стогами влажного сена, причём вспыхивать могут одновременно огромные лесные массивы. Стремясь во что бы то ни стало "взять от природы всё", не ожидая её "милостей", мы заложили под наши леса заряд, пострашнее термита.
В заключение этого очерка о симбиозе хотелось бы упомянуть ещё об одной его форме - симбиозе крестьянина и земли, снимающего подозрения в небрежении местными жителями природоохранными мерами. Суть крестьянской философии природы изложил мне однажды Михаил Васильевич Логинов(1926 г.р.), житель д.Дыхалихи, у которого записывал я местные легенды. Исходя из крестьянской логики, он разработал стройную философию, суть которой излагал предельно кратко: "Всё от травки." Это настолько понятно, что можно её и не расшифровывать. В центре его космогонии Солнце, дающее тепло, свет и влагу, родившее и вскормившее Землю. Земля прорастает травкой. Травку ест корова. Корова кормит человека. Отсюда: центральная фигура на Земле - КРЕСТЬЯНИН. Ему должна быть предоставлена полная воля. Он свободен и не приемлет кабалу. В этом, исходя из философии крестьянина, залог изобилия и главное условие стабильности и гармонии природы и общества.
Я думаю, он глубоко прав. По аналогии с симбиозом растений, можно сказать, что, отстранив народ от экономики, то есть от средств производства и от земли, властвующие идеологи превратили его из производителя и союзника экономики в потребителя, паразитирующего на природных, в частности, на лесных ресурсах, сосущего соки из всё более хиреющего, так называемого «народного хозяйства».
